Неточные совпадения
Нет у
бедногоГроша медного:
Не взыщи, солдат!»
— «И не надо,
брат...
Как с игры да с беганья щеки
разгораются,
Так с хорошей песенки духом
поднимаются
Бедные, забитые…» Прочитав
торжественно
Брату песню новую (
брат сказал:
«Божественно!»),
Гриша спать попробовал.
И с тем неуменьем, с тою нескладностью разговора, которые так знал Константин, он, опять оглядывая всех, стал рассказывать
брату историю Крицкого: как его выгнали из университета зa то, что он завел общество вспоможения
бедным студентам и воскресные школы, и как потом он поступил в народную школу учителем, и как его оттуда также выгнали, и как потом судили за что-то.
Один молодой полковник, живая, горячая кровь, родной
брат прекрасной полячки, обворожившей
бедного Андрия, не подумал долго и бросился со всех сил с конем за козаками: перевернулся три раза в воздухе с конем своим и прямо грянулся на острые утесы.
— Фенечка! — сказал он каким-то чудным шепотом, — любите, любите моего
брата! Он такой добрый, хороший человек! Не изменяйте ему ни для кого на свете, не слушайте ничьих речей! Подумайте, что может быть ужаснее, как любить и не быть любимым! Не покидайте никогда моего
бедного Николая!
«Слезами и сердцем, а не пером благодарю вас, милый, милый
брат, — получил он ответ с той стороны, — не мне награждать за это: небо наградит за меня! Моя благодарность — пожатие руки и долгий, долгий взгляд признательности! Как обрадовался вашим подаркам
бедный изгнанник! он все „смеется“ с радости и оделся в обновки. А из денег сейчас же заплатил за три месяца долгу хозяйке и отдал за месяц вперед. И только на три рубля осмелился купить сигар, которыми не лакомился давно, а это — его страсть…»
Она будет лелеять, ласкать ее, пожалуй, больше прежнего, но ласкать, как ласкают
бедного идиота помешанного, обиженного природой или судьбой, или еще хуже — как падшего, несчастного
брата, которому люди бросают милостыню сострадания!
«Она — в Царское и, уж разумеется, к старому князю, а
брат ее осматривает мою квартиру! Нет, этого не будет! — проскрежетал я, — а если тут и в самом деле какая-нибудь мертвая петля, то я защищу „
бедную женщину“!»
Он хотел броситься обнимать меня; слезы текли по его лицу; не могу выразить, как сжалось у меня сердце:
бедный старик был похож на жалкого, слабого, испуганного ребенка, которого выкрали из родного гнезда какие-то цыгане и увели к чужим людям. Но обняться нам не дали: отворилась дверь, и вошла Анна Андреевна, но не с хозяином, а с
братом своим, камер-юнкером. Эта новость ошеломила меня; я встал и направился к двери.
Повела матушка меня одного (не помню, где был тогда
брат) во храм Господень, в Страстную неделю в понедельник к
обедне.
Она, изволите видеть, вздумала окончательно развить, довоспитать такую, как она выражалась, богатую природу и, вероятно, уходила бы ее, наконец, совершенно, если бы, во-первых, недели через две не разочаровалась «вполне» насчет приятельницы своего
брата, а во-вторых, если бы не влюбилась в молодого проезжего студента, с которым тотчас же вступила в деятельную и жаркую переписку; в посланиях своих она, как водится, благословляла его на святую и прекрасную жизнь, приносила «всю себя» в жертву, требовала одного имени сестры, вдавалась в описания природы, упоминала о Гете, Шиллере, Беттине и немецкой философии — и довела наконец
бедного юношу до мрачного отчаяния.
Вы изволите смеяться, а я вам скажу: наш
брат,
бедный человек, все в соображенье принимай…
Тюфяев был в открытой связи с сестрой одного
бедного чиновника. Над
братом смеялись,
брат хотел разорвать эту связь, грозился доносом, хотел писать в Петербург, словом, шумел и беспокоился до того, что его однажды полиция схватила и представила как сумасшедшего для освидетельствования в губернское правление.
Но и русский язык был доведен до того же; для него и для всего прочего был приглашен сын какой-то вдовы-попадьи, облагодетельствованной княгиней, разумеется, без особых трат: через ее ходатайство у митрополита двое сыновей попадьи были сделаны соборными священниками. Учитель был их старший
брат, диакон
бедного прихода, обремененный большой семьей; он гибнул от нищеты, был доволен всякой платой и не смел делать условий с благодетельницей
братьев.
Очнувшись, снял он со стены дедовскую нагайку и уже хотел было покропить ею спину
бедного Петра, как откуда ни возьмись шестилетний
брат Пидоркин, Ивась, прибежал и в испуге схватил ручонками его за ноги, закричав: «Тятя, тятя! не бей Петруся!» Что прикажешь делать? у отца сердце не каменное: повесивши нагайку на стену, вывел он его потихоньку из хаты: «Если ты мне когда-нибудь покажешься в хате или хоть только под окнами, то слушай, Петро: ей-богу, пропадут черные усы, да и оселедец твой, вот уже он два раза обматывается около уха, не будь я Терентий Корж, если не распрощается с твоею макушей!» Сказавши это, дал он ему легонькою рукою стусана в затылок, так что Петрусь, невзвидя земли, полетел стремглав.
— Не поможет! не поможет,
брат! Визжи себе хоть чертом, не только бабою, меня не проведешь! — и толкнул его в темную комору так, что
бедный пленник застонал, упавши на пол, а сам в сопровождении десятского отправился в хату писаря, и вслед за ними, как пароход, задымился винокур.
В уездном суде шел процесс богатого помещика, графа Е — ского, с
бедной родственницей, кажется, вдовой его
брата.
Я, как и
брат, расхохотался над
бедным Тутсом, обратив на себя внимание прохожих. Оказалось, что провидение, руководству которого я вручал свои беспечные шаги на довольно людных улицах, привело меня почти к концу пути. Впереди виднелась Киевская улица, где была библиотека. А я в увлечении отдельными сценами еще далеко не дошел до тех «грядущих годов», когда мистер Домби должен вспомнить свою жестокость к дочери…
Остальные
братья тоже бежали с ругательствами. К ним присоединились бывшие поблизости ученики, и взбешенный Кранц, все прибавляя шагу, дошел до своей квартиры, сопровождаемый свистом, гиканьем и криками «ура». К счастью, квартира была недалеко. На крыльце немец оглянулся и погрозил кулаком, а в окно выглядывало злорадное лицо
бедной жертвы его коварства…
Не будет богатых, не будет
бедных, ни царей и подданных, но будут
братья, будут люди и, по глаголу Ап.
Им овладела социальная утопия, страстная вера, что не будет больше богатых и
бедных, не будет царей и подданных, люди будут
братья, и наконец, поднимется человек во весь свой рост.
— У меня там, — говорил Ипполит, силясь приподнять свою голову, — у меня
брат и сестры, дети, маленькие,
бедные, невинные… Она развратит их! Вы — святая, вы… сами ребенок, — спасите их! Вырвите их от этой… она… стыд… О, помогите им, помогите, вам бог воздаст за это сторицею, ради бога, ради Христа!..
Они жили недалеко, в маленьком домике; маленькие дети,
брат и сестра Ипполита, были по крайней мере тем рады даче, что спасались от больного в сад;
бедная же капитанша оставалась во всей его воле и вполне его жертвой; князь должен был их делить и мирить ежедневно, и больной продолжал называть его своею «нянькой», в то же время как бы не смея и не презирать его за его роль примирителя.
В Тобольске состоялся приговор над скопцами. Между прочими приговоренными к ссылке в Туруханск — два
брата Гавасины, которые в малолетстве приобщены к этой секте, не сознательно сделались жертвами и потом никаких сношений с сектаторами не имели. Мать послала в нынешнем месяце просьбу к министру юстиции. Шепните, кому следует, за этих
бедных людей. Если потребуют дело в сенат, то все будет ясно. Приговоренные сидят в тюменском остроге…
Последняя почта привезла мне горькую весть! В Варшаве кончил свои страдания
брат Петр. Он,
бедный наш Веньямин, не дождался меня.
Не забыть мне, милостивые государи, и того, — продолжал Вихров, — как некогда блестящий и светский полковник обласкал и заступился за меня,
бедного и гонимого литератора, как меня потом в целом городе только и оприветствовали именно за то, что я был гонимый литератор, — это два
брата Захаревские: один из них был прокурор и бился до последних сил с деспотом-губернатором, а другой — инженер, который давно уже бросил мелкое поприще чиновника и даровито принялся за дело предпринимателя «…
— Да чего тут, — продолжал он: — поп в приходе у нее… порассорилась, что ли, она с ним… вышел в Христов день за
обедней на проповедь, да и говорит: «Православные христиане! Где ныне Христос пребывает? Между нищей
братией, христиане, в именьи генеральши Абреевой!» Так вся церковь и грохнула.
— Тут в одном — все стиснуто… вся жизнь, пойми! — угрюмо заметил Рыбин. — Я десять раз слыхал его судьбу, а все-таки, иной раз, усомнишься. Бывают добрые часы, когда не хочешь верить в гадость человека, в безумство его… когда всех жалко, и богатого, как
бедного… и богатый тоже заблудился! Один слеп от голода, другой — от золота. Эх, люди, думаешь, эх,
братья! Встряхнись, подумай честно, подумай, не щадя себя, подумай!
Овладел мною дух неправды и любостяжания; стал я обманывать,
бедный народ притеснять, свою
братию продавать, от християнства отказываться — все в чаянье приобретенья благ земных.
Он воскрес и для вас,
бедные заключенники, несчастные, неузнанные странники моря житейского! Христос сходивший в ад, сошел и в ваши сердца и очистил их в горниле любви своей. Нет татей, нет душегубов, нет прелюбодеев! Все мы
братия, все мы невинны и чисты перед гласом любви, всё прощающей всё искупляющей… Обнимем же друг друга и всем существом своим возгласим:"Други!
братья! воскрес Христос!"
В третьем акте драма начала развязываться. Графиня делает
бедной Эйлалии предложение от своего
брата, честного майора. Отказать никаких нет причин, но она не может его принять, потому что считает себя мало еще пострадавшею.
Бедного Володю так одолевала мысль, что он трус, что в каждом взгляде, в каждом слове он находил презрение к себе, как к жалкому трусу. Ему показалось, что батарейный командир уже проник его тайну и подтрунивает над ним. Он, смутившись, отвечал, что вещи на Графской, и что завтра
брат обещал их доставить ему.
Если тебя изнасиловал какой-нибудь негодяй, — господи, что не возможно в нашей современной жизни! — я взял бы тебя, положил твою голову себе на грудь, вот как я делаю сейчас, и сказал бы: «Милое мое, обиженное,
бедное дитя, вот я жалею тебя как муж, как
брат, как единственный друг и смываю с твоего сердца позор моим поцелуем».
Между тем
братья ели и пили досыта; всякий день казался праздником: не жалели ни вина, ни меду; остаток трапезы выносили из дворца на площадь для
бедных.
Вишь ты, боярин, с тех пор как настала на Руси опричнина, так наш
брат всего боится; житья нету
бедному человеку!
— Старики наши рассказывают, — отвечал Перстень, — и гусляры о том поют. В стародавние то было времена, когда возносился Христос-бог на небо, расплакались
бедные, убогие, слепые, хромые, вся, значит, нищая
братия: куда ты, Христос-бог, полетаешь? На кого нас оставляешь? Кто будет нас кормить-поить? И сказал им Христос, царь небесный...
Через три дня у Арины Петровны все было уже готово к отъезду. Отстояли
обедню, отпели и схоронили Павла Владимирыча. На похоронах все произошло точно так, как представляла себе Арина Петровна в то утро, как Иудушке приехать в Дубровино. Именно так крикнул Иудушка: «Прощай,
брат!» — когда опускали гроб в могилу, именно так же обратился он вслед за тем к Улитушке и торопливо сказал...
— Эх,
брат, вот и я женат был. Плохо жениться
бедному: женись, а и ночь коротка! — замечает Скуратов, подвернувшийся тут же к разговору.
Богатому о господе не думается,
О Страшном суде не мерещится,
Бедный-то ему ни друг, ни
брат,
Ему бы все только золото собирать
А быть тому злату в аду угольями...
Он был старший в
бедной старообрядческой семье, выросший без отца и кормивший старую мать с тремя дочерьми и двумя
братьями.
Мы все
братья, но я отдаю
бедным свои педагогические, врачебные, литературные труды только за деньги.
Мы все
братья, но я живу тем, что получаю жалованье за собирание податей с
бедных рабочих для употребления их на роскошь праздных и богатых.
— Вот, — сказала Надежда, показывая на
брата, — едва слезы уняла,
бедный мальчик! Я ему вместо матери, и вдруг он думает, что я его оставлю.
— Тела у тебя, Сенька, девять пуд, а череп вовсе пуст! Ну, угощай от избытка, ты богатый, я —
бедный!
Брат мой, в отца место, скоро тебя кондрашка пришибёт, а я встану опекуном к твоим детям, в город их отправлю, в трубочисты отдам, а денежки ихние проиграю, пропью!
— Я,
брат, к тебе на минутку, — начал он торопливо, — спешил сообщить… Я уже все разузнал. Никто из них сегодня даже у
обедни не был, кроме Илюши, Саши да Настеньки. Маменька, говорят, была в судорогах. Оттирали; насилу оттерли. Теперь положено собираться к Фоме, и меня зовут. Не знаю только, поздравлять или нет Фому с именинами-то, — важный пункт! И, наконец, как-то они примут весь этот пассаж? Ужас, Сережа, я уж предчувствую…
— Как же вы, милостивый государь, осмелились в моем доме заводить такие шашни? Да что же вы думаете об моем доме? Да и я-то что, болван, что ли? Стыдно, молодой человек, и безнравственно совращать
бедную девушку, у которой ни родителей, ни защитников, ни состояния… Вот нынешний век! Оттого что всему учат вашего
брата — грамматике, арифметике, а морали не учат… Ославить девушку, лишить доброго имени…
Живу его жизнью, мучусь его думами, плачу его слезами над
бедной Офелией и люблю ее, как сорок тысяч
братьев любить не могут.
Рыболовам невольно пришли тогда в голову
бедные путешественники, одиноко шествующие посреди безлюдной, пустынной дороги; они вспомнили также своего
брата рыбака и помянули морехода, застигнутого на море.
— А ты все такой же, — вздохнул Федор. — Женился, не переменился. Надо,
брат, снисходить к старику. Итак, значит, завтра часам к одиннадцати. Будем с нетерпением ждать. Так приезжай прямо с
обедни.
Но как бы хорошо человек ни выбрал жизнь для себя — ее хватает лишь на несколько десятков лет, — когда просоленному морской водою Туба минуло восемьдесят — его руки, изувеченные ревматизмом, отказались работать — достаточно! — искривленные ноги едва держали согнутый стан, и, овеянный всеми ветрами старик, он с грустью вышел на остров, поднялся на гору, в хижину
брата, к детям его и внукам, — это были люди слишком
бедные для того, чтоб быть добрыми, и теперь старый Туба не мог — как делал раньше — приносить им много вкусных рыб.